Читать интересную книгу Владимир Ост. Роман - Сергей Нагаев

Между тем, Анна решительно отвернулась от окна, подошла к зеркалу и стала накрашивать губы нежно-розовой помадой.

Если бы кто-то в этот момент заглянул в открытый примерно на середине коричневый блокнот, оставленный ею на подоконнике, то прочел бы в нем абзац, выделенный среди другого рукописного текста подчеркиванием:

«Сегодня папа разговаривал со мной и сказал, что хочет разводиться с мамой. Сказал, что они оба так решили, потому что им больше не интересно жить вместе. Им видите ли не интересно. Как будто я дура и не знаю, что у него уже давно другая женщина и у него там родился сын. Я сказала ему, что понимаю их с мамой. Папа ушел довольный и у него на глазах заметила слезы. Пусть думает, что я ничего не понимаю. Предатель».

Закончив с макияжем, Анна оглядела комнату и, увидев свой блокнот на подоконнике, нахмурилась. Она никому никогда не показывала его и не собиралась этого делать, а тут оставила прямо на подоконнике. Положение вещей было незамедлительно исправлено: блокнот – водворен под замок в ящик письменного стола, а единственный ключ от ящика – вжат в пластилиновую плюшку, прилепленную позади платяного шкафа.

Затем она взяла свою сумочку, приоткрыла дверь комнаты и, высунув голову, прислушалась.

Из кухни доносились голоса.

– Сейчас, скорей всего, опять уйдет, – это говорила мама. – Я так переживаю за нее. Не понимаю, чего она мечется?

– Молодая… – тихий, рассудительный, неспешный голос, это дедушка. – Ты себя-то вспомни в молодости. Ты вообще была огонь. Помнишь, как со своим летчиком улетела в Сибирь? Два дня с ним знакома была. Помнишь, ту зиму? То все сидела у окна, ноги – на батарею, в руках – книжка, рассказы Джека Лондона, а потом вдруг: «Мама, папа, я полюбила замечательного человека, я улетаю с ним в его военную часть». Сколько тебе тогда было? Восемнадцать? Ну да, восемнадцать.

– Мы любили друг друга. А она – не поймешь, кто ей нужен. Постоянно звонят всякие… – вновь мама.

– Ну что ж, выбирает девочка. А кто, ты сказала, ей сейчас звонил? Извини, я прослушал, думал о работе.

– Это был Володя. С ее фирмы. Она кое-что рассказывала о нем. По-моему, неплохой парень. По крайне мере, неженатый.

– Ну, наверно, она с ним теперь встречается?

Анна выскользнула из комнаты.

Хорошо, что дверь ведет прямиком в прихожую. Можно удрать, не выслушивая занудные расспросы: куда да зачем? И это вечное «надень теплую шапку». Проклятая шапка!

Несмотря на свой вполне взрослый возраст и материальную независимость, Анна редко отстаивала перед матерью свои предпочтения и взгляды на жизнь. Ее больше устраивало притворяться покорной и вести, что называется, двойную бухгалтерию. Это касалось, в том числе, и таких мелочей, как головной убор. Всякий раз, выходя даже на легкий морозец, она подчинялась напору матери и нахлобучивала ненавистную шапку на лисьем меху, хотя ей нравилось разгуливать по улице с непокрытой головой. Во всяком случае, без шапки она не мерзла и не простужалась, потому что с детства обожала русскую зиму – с катанием на санках и коньках, пробежками на лыжах, бросанием снежков и прочими краснощекими забавами.

Несколько секунд – и, уже в сапожках и пальто, Анна выскочила в подъезд. Шапка тоже была при ней, но не на голове, а в пакете (лисе надлежало вскочить на голову гораздо позже, лишь при возвращении домой, перед самой дверью), – невинный, подростковый обман, уже ставший для молодой женщины столь же омерзительным, как и сам головной убор.

– Ну вот, ушла! Я так и знала, – могла бы услышать Анна, если бы из лифта, в котором она в данную минуту спускалась, можно было услышать разговор на кухне. – И куда, спрашивается?

Русанов, благообразный сухопарый старик, молча, с отсутствующим видом, пододвинул к себе тарелку с ужином (это увидела бы Анна, если бы, выходя из подъезда, можно было видеть происходящее в квартире на восьмом этаже). Глаза Алексея Алексеевича с расслабленными верхними веками сейчас казались особенно сонными.

– Да хватит тебе, успокойся, – сказал он. – Ох, устал я сегодня…

– А чего ты так задержался?

– Работал. Помнишь, я тебе говорил, к нам пришел молодой зам и сразу начал оформлять документы на создание коммерческой фирмы при лаборатории. Ну, чтобы работать по частным заказам.

– Ну да. Ты еще удивлялся, неужели кто-то обратится на эту фирму и заплатит сумасшедшие деньги, чтобы забальзамировать своего родственника на тысячу лет.

– Вообрази, я напрасно иронизировал. Заказчики нашлись. И сегодня меня как раз привлекли к первому такому телу. Сложный случай.

– Господи! Это что же, кого-то хотят поместить в персональный мавзолей, что ли? Как Ленина?

– Ну нет. Как Ленина – кандидатов пока что действительно не было. А вот чтобы на короткое время качественно сохранить тело, а главное, чтобы восстановить целостность облика, вот тут клиенты выстроились в очередь.

– Как это – восстановить целостность? В каком смысле?

– В прямом смысле. Когда у трупа, например, как сегодняшнего, полголовы отстрелено. Ну, ты понимаешь, о какой публике я говорю. А мы ведь в лаборатории все это можем, у нас есть все материалы, все технологии. Родственники приносят прижизненные фотографии убитого, и мы по ним восстанавливаем вид человека, чтобы с ним можно было попрощаться по-человечески.

Тем временем Осташов лежал в своей комнате на диване и сжимал кулаки. Да, Анна все-таки сильно задела его. Несмотря на то, что он твердо решил порвать с Русановой, ему страсть как хотелось позвонить ей (в последний раз) и, сказав, что-нибудь грубое, бросить трубку. Да, надо ей позвонить! Во что бы то ни стало надо оставить последний удар за собой. Пусть она мается и ест себя поедом из-за того, что не имеет возможности ответить – какого черта это всегда только его удел? И джентльменство тут ни при чем: если женщина хамит, то она сама отказывается от великодушного отношения к ней. Дама, которая ведет себя с мужчиной, как хамка, не может рассчитывать благородное обхождение.

– Я тебе покажу, как надо прощаться по-человечески, – тихо сказал он и метнулся к телефону.

– Алле, – решительно сказал Владимир, услышав женский голос, и уже вдохнул полной грудью, чтобы выпалить несколько очень невежливых слов, но вовремя спохватился: а вдруг это не Аньчик, а снова ее мама?

– Э-э… алле, это опять я, – сказал он, с трудом удерживая свой тон в рамках приличий.

– Владимир, это вы?

– Да, – Владимир понял, что это точно была ее мама. – Извините, что так поздно звоню.

– Ничего-ничего, я все равно раньше двенадцати никогда не ложусь.

– Да? А-а… понятно. А могу я с Аней поговорить?

– Знаете, Володя, Ани сейчас дома нет. Только что ушла.

Голос матери звучал растерянно.

– Нет? – искренне изумился он. – Я же десять минут назад с ней говорил. А куда она ушла, если не секрет?

– Не знаю. Я думала, она сейчас с вами договаривалась о встрече.

– А-а… э-э… – Осташов без зеркала понял, просто-таки физически ощутил, насколько у него сейчас глупое выражение лица. – Извините. До свиданья.

– До свиданья, – услышал он почти извиняющийся голос.

Владимир ничего не понимал. Он впал в полную растерянность, и единственное, что ощущал – очередное фиаско в войне с любимой. Вместо того, чтобы хорошенько врезать обидчице, он пропустил от нее еще один крепкий удар.

И тут вновь зазвонил телефон.

– Вованище, привет, – услышал он в трубке бодрый и оптимистичный голос Василия. – А чего ты дома торчишь?

– А где мне торчать?

– Где обычно, в бильярдной, на боевом посту. Манкируешь своими обязанностями шантажиста и вымогателя?

– Вась, мне что-то так в лом сегодня туда тащиться. Настроение ниже плинтуса.

– Зануда. Целый день, небось, дрых, конечно, какое после этого настроение?

– А ты что делал?

– Я? Я весь в трудах. Фото и текст про Лисогорскую в «Комсомолку» сбросил. Плюс еще намыл шикарный заказ на съемку. Один голландец заказал лица русских баб.

– То есть?

– Просто нащелкать молодых женских лиц – и все. Правда, он условие поставил: наснимать три пленки, причем по одному кадру на лицо. Если б ты знал, сколько я сегодня бегал по улицам и щелкал телок! Две пленки набил, еще одну осталось.

– Телефончики у них набрал?

– И телефончики набрал.

– Ты все ближе к своей мечте. Снимаешь женские лица, потом кто-нибудь закажет тебе снять шеи, потом – руки, не пройдет и десяти лет – доверят в полный рост щелкать фотомоделей для обложек.

– Ну вот, наконец я узнаю своего старого боевого друга. Начинаем понемножку шутить. Получается, конечно, как всегда, не очень-то смешно, но все-таки – прогресс. Ато нудит там что-то. Ну, чего, Вованище, ты едешь на бильярде играть?

– Слушай, может, вы там с Гришей как-нибудь сегодня без меня шары погоняете, а?